Тема преступности Челябинска военного времени — неотъемлемая часть воспоминаний танкоградцев. Умалчивать о ней, делать вид, что в повседневности огромного города, кроме трудовых подвигов, не было другой, «теневой» стороны, нам кажется неверным. Тем более что «темные дела» все же были уделом меньшинства, оттенявшего самоотверженность и мужество подавляющей части жителей Челябинска в те непростые времена.
Вокруг криминала военных лет и времен послевоенной амнистии, другой важной отметки в памяти многих, живших в то время, разворачивается сюжет ряда культовых фильмов и сериалов: «Ликвидация», «Место встречи изменить нельзя» и других. Был ли Челябинск образца, скажем, 1943 года опасным для жизни местом? И хотя городу не грозила внешняя опасность, ответить на этот вопрос приходится утвердительно…
В документах и воспоминаниях мы встречаем упоминания разбойных нападений, краж в домах, убийств, дезертирства и, конечно, спекуляции. Львиная доля преступлений в Челябинской области приходится именно на областной центр, что объясняется ролью города как крупнейшего железнодорожного узла и, как следствие, активным передвижением и приростом населения. Город за пару лет вырос в полтора раза: если до войны в нем проживало 270 тысяч человек, то в декабре 1943-го насчитывали уже 405 тысяч!
Как и в Гражданскую войну, Челябинск оказался местом приюта тысяч беспризорных и безнадзорных детей, нередко промышлявших воровством, а иногда — даже убийствами. Так, в 1943 году группа подростков из четырех человек выслеживала сверстников в очередях за хлебом, потом под разными предлогами уводили в безлюдные места, где убивали ради карточек на хлеб. В другой раз подростки убили 9-летнюю девочку, получившую около 2,5 килограммов хлеба — ее тело было найдено в реке Миасс. Самым распространенным преступлением в Челябинске была кража (781 случай за 1943 год), убийств же — 33 за тот же период. Мотив совершения преступлений, как правило, был один и тот же — завладеть продуктовыми карточками.
Не всегда махинации, связанные с ними, были банальным грабежом. Например, группа аферистов подделывала с помощью кустарно изготовленных штампов документы, получала продукты и сбывала их на рынке, получая немалую прибыль. Впрочем, до марта 1943-го, когда стали ежемесячно менять «сетку» карточек, была возможность их повторного использования путем стирания даты.
Какие еще могли быть формы мошенничества? В общем, знакомые нам, актуальные и сейчас — например, фиктивные сборы якобы в пользу бойцов Красной армии или детей, потерявших родителей. В том же 1943 году была задержана группа, устроившая небольшой «бизнес» вокруг лотереи по сбору средств для дома инвалидов ветеранов войны. Призовые талоны заранее изымались, а мошенники просто опускали руки в урны с зажатыми в них билетами.
Своеобразными «центрами» опасностей были рынки: в условиях нужды и карточной системы большой популярностью пользовались «толкучки», «зеленые рынки», отголоски которых встречаются и сейчас. Самое безобидное — случай, если покупателя обвешивали. В рыночной суете и толчее «щипачи» орудовали заточенными монетами или бритвами, разрезая карман и воруя кошельки. Здесь же часто сбывалось краденое, вместо водки можно было купить запечатанную воду, но также находилось место и для более уточненного мошенничества — азартных игр вроде наперстков. Рынки притягивали «блатную» публику — при этом сохранились выпуклое описание Элеваторного рынка, что находился около нынешнего театра драмы:
«С утра и до вечера кишел там народ, зазывал, божился, сыпал матюками, плакал пьяными слезами. Здесь обманывали разинь, нужда несла сюда последние шмотки, чтобы тут же насладиться короткой сытостью. Тут сновали «ширмачи» (хулиганы и воры), во франтоватых кубанках и хромовых «прохарях» (так по-блатному называли сапоги). Здесь властвовал Негритос — короткий, коренастый подросток с огромными руками, с оливковым цветом лица и жуткими желтыми белками глаз. Тут можно было купить и сменять все: и золото, и продуктовые карточки, и спираль для электроплитки, и тонко нарезанные автомобильные камеры вместо бельевой веревки, и старые газеты на курево, и литые тарелки, и всякую новую и поношенную одежду. Кто продавал пайку хлеба, а кто, запахивая на голой груди фуфайку, предлагал только что снятую грязную нательную рубаху. Тут же торговали водкой, знатоки тщательно взбалтывали содержимое бутылок и следили за роем пузырьков, проверяя, не разбавлено ли водой. Женщины продавали пироги с картошкой, прикрывая их ветошью, чтобы не остыли. Полосатая конфетка, внутри полупустая, как надутая — пять рублей. Лепешки из просяной муки — пять рублей. Самодельное мыло, ярко-желтое, на олифе вареное, — пять рублей… Да меньше, чем на пять рублей, и счету не было. Подозрительно молодой и здоровый мужик крутил жестяную рулетку, вокруг него толпились ремесленники и ширмачи. Пожилой инвалид со страшными шрамами от ожогов на лице негнувшимися пальцами терзал гармошку и хриплым голосом тянул какую-то страшную самодельщину: «Рва-али нам ру-уки и но-о-ги… Тепе-ерь мы несчастные кале-еки… Воротились на родину свою…»» (из книги Н. Л. Багрецовой «Челябинск, сороковые…»).
В немалом искушении были сотрудники ОРСов (ведомственных отделов рабочего снабжения): доступ к системе распределения, зачастую с огрехами контроля, создавал широкие возможности для присвоения, «дарообмена» в рамках системы «блата» и перепродажи. Экспедитор из-за неисправных весов мог «потерять» часть хлеба, порции столовой — значительно меньше нормы, карточками приоритетно снабжались «привилегированные»: такие случаи не были редкостью, несмотря на тяжесть возможного наказания.
Приведем пример: «…хлеборезчица столовой № 8 УРСа Кировского завода М.Я. Ветошкина в течение долгого времени занималась систематическим обвешиванием рабочих при отпуске хлеба. Отпилив нижнюю часть 500-граммовой гири, она сумела присвоить себе большое количество хлеба. Злоупотребления Ветошкиной были раскрыты рабочим контролем. Народный суд приговорил ее к 10 годам лишения свободы, с конфискацией имущества».
Разница в уровне жизни, связанная с неравным доступом к благам, отражались и в темах публичных обсуждений: «почему война не отражается на всех с одинаковой тяжестью?», «начальство снабжает только себя… мы пухнем от недоедания, а они от пьянства».
Какие локации в городе можно назвать наиболее опасными в то время? Пожалуй, первая группа — «не-места» по терминологии этнографа Марка Оже, переходы под и над мостами, как правило — от ЧТЗ и со стороны Ленинского (КБС):
«…мы ходили напрямик по бесконечному Спартаку (теперь проспект Ленина), и у нас по пути тоже было страшное место: железнодорожный мост, под которым нужно пройти. Место было пустынное, город кончался, а поселки ЧТЗ еще не начинались, метров на 500 простиралось болото. Говорили, будто ширмачи подстерегали прохожих, прячась между колоннами моста, раздевали, отнимали хлеб. А если будешь сопротивляться, то могут и убить».
Вторая группа опасных мест — «челябинские фавелы» из самостройных бараков, хижин и землянок. В первую очередь это районы «Порт» и «Кирсараи». Это были настоящие лабиринты из хаотичных улочек, куда не заглядывала милиция, где не были рады чужакам.
В воспоминаниях директора ЧЭМК Владимира Гусарова приводится история про суд линча и криминальную группировку, которая орудовала прямо на территории ЧТЗ:
«На территорию Танкограда стали проникать дезертиры. Внутри промышленного гиганта документы не проверяли, а они оттуда не выходили. Под руководством какого-то дезертира-капитана они организовали банду, которая занималась грабежами, изнасилованиями. Если кого-то подозревали в слежке за ними, убивали, скрывая трупы в канализационных колодцах. На заводе тогда работали трудовые отряды, в основном из узбеков. Заработанные деньги они отдавали на хранение муллам. Узнав об этом, бандиты убили нескольких служителей культа, забрав у них деньги. Когда о беспорядках стало известно Н. С. Патоличеву, бывшему тогда первым секретарем обкома партии, он попросил администрацию завода после смены собрать рабочих на заводской площади. Патоличев выступил с резкой взволнованной речью:
— Наши доблестные войска научились ликвидировать полчища фашистов, посягнувших на нашу Родину. И мы можем быстро уничтожить бандитов, обосновавшихся на прославленном Танкограде. Я призываю вас изловить мерзавцев и поручаю самим вынести им приговор. Всю ответственность за такое решение принимаю на себя.
В течение нескольких дней все было исполнено, как посоветовал секретарь обкома партии. Танкоград был очищен от негодяев» (из книги В. Н. Гусарова, «Судьбы моей маршрут»).
В рассказе о челябинском криминале военных лет необходимо отразить и то, кто и как боролся с преступностью в городе. Народный комиссариат внутренних дел в годы войны представлял сложную структуру: туда входила не только милиция, но и госбезопасность, пожарные, управление исправительно-трудовых лагерей. С одной стороны трудностей добавляло сокращение кадров — многие сотрудники НКВД ушли на фронт, но с другой повышение стратегической важности Челябинской области выразилось в отправке в регион сотрудников центрального аппарата НКВД-НКГБ СССР для усиления организационной и оперативной работы.
Были также отряды вооруженной охраны (ВОХР), а выявлять спекуляцию должен был, в том числе, так называемый «рабочий контроль» — общественная оценка магазинов, столовых и других учреждений соцкультбыта, которую курировали партийные и советские органы. Разумеется, в ход шли и доносы — в Челябинске существовала разветвленная сеть информаторов: в частности, на ЧТЗ.
Какова была тяжесть наказания для нарушителей закона? Это зависело от вида преступления: пойманным «расхитителям» мог грозить условный срок или исправительно-трудовые работы, однако тяжесть военного времени сказывалась и на суровости наказаний. В предыдущей статье мы уже упоминали, что за прогулы (к которым приравнивались опоздания даже на 20 — 30 минут) рабочим грозили реальные тюремные сроки. Чего уж говорить о более серьезных проступках — за хищения, совершенные в особо крупных размерах, мог следовать и расстрел. О таких приговорах иногда писала местная пресса.
Ко второй половине 1944 года преступность в Челябинске пошла на спад. Но в послевоенное время, когда была объявлена амнистия, ситуация изменилась вновь. Впрочем, это уже совсем другая история…