Непростые отношения отцов и детей, поиск себя, бегство, похищение невесты и насилие. Все это есть в книгах современной писательницы Екатерины Манойло. Всего за несколько лет она выпустила два романа и уже дописывает третий. На «РыжемФесте» журналист КП-Челябинск поговорила с писательницей о тревожности, токсичных комплиментах старой школы критиков и книгах о настоящих женщинах и их проблемах.

Про токсичные комплименты и книгу как проект

Стильная красавица Екатерина Манойло – феминистка. Она транслирует это не только в своих романах о сильных духом девушках, но и в жизни. Поэтому особо остро воспринимается то, что критики, анализируя ее первый роман «Отец смотрит на запад», отмечали, что он написан «твердым, как бы мужским почерком».

– В разные периоды жизни меня это по-разному задевало. Когда так говорят взрослые состоявшиеся писатели, я понимаю, что для них это все еще комплимент. Они живут в парадигме, где уместны выражения «украшение коллектива», «вы у нас ответственная за красоту». Для них это не обидно, они себе позволяют делать такие, назовем это, комплименты. И когда я понимаю, что человек не хотел меня обидеть, соответственно, я не обижаюсь. Иногда это может звучать совсем неуместно, у меня такой опыт тоже был. Но общество потихоньку меняется. И думаю, скоро мы не будем делать такие сомнительные токсичные комплименты: «пишешь как мужчина», «крепкая мужская рука», «ты пишешь не как женщина», – отмечает писательница.

– Как сами бы охарактеризовали свое слово, свой стиль?

– И я сейчас такая, как мужчина, – смеется Екатерина. – Пишу так, как сама хотела бы прочитать. Это мой основной критерий качества. Если пишу, перечитываю и вижу, что мне это не нравится, переписываю и все.

При этом важно отметить, что у Екатерины Манойло есть профессионально образование – окончила Литературный институт имени Горького. Она соглашается, что писать там не научат, но ценно в нем другое.

– Литературный институт дает сообщество. Это самое главное, что нужно пишущему человеку. Да, иногда нужно одиночество, но, когда у тебя накопилось некоторое количество текстов, нужно, чтобы их посмотрел другой человек, желательно тоже любящий слово и разделяющий с тобой эстетические взгляды, представления о прекрасном.

В этом смысле Литературному институту в моем случае не было равных. Наш семинар, семинар Павла Басинского, был кружком единомышленников, мы читали одни и те же книги и, можно сказать, смотрели в одну сторону.

Но шесть лет заочно — это необязательная история. Сообщество можно найти и на литературных курсах или в литературных объединениях. Правда, с ними нужно быть осторожнее, потому что там, как правило, старая школа, которая совершенно нетолерантна к молодым писателям: те для них графоманы. Поэтому нужно осторожно и тщательно подбирать комьюнити, чтобы критика вас не сломала, а сформировала вкус.

– Говорят, именно семинары помогли вам выйти в большой жанр.

– Наверное, можно так сказать, потому что мой преподаватель не раз советовал мне начать писать роман. Но я все-таки считаю, что это заслуга не Литинститута, а профессиональной деятельности. Я работаю в корпорации и именно там научилась воспринимать книгу как большой проект, а не как что-то сакральное и романтическое. Нет, ты говоришь: «Это проект», разбиваешь цель на мелкие задачи и выполняешь, пробуешь, если не получается, выясняешь причины и исправляешь. С того момента, как я подошла к книге как к проекту, у меня сразу и стало все получаться. До этого я все ходила и ждала вдохновения.

Про патриархальные устои и ускользающих мам

Дебютный роман Екатерины Манойло «Отец смотрит на запад» завоевал сердца читателей и критиков, а также получил премию «Лицей» имени Александра Пушкина.

Начинается книга со смерти трехлетнего Маратика, а потом жуткие и выворачивающие наизнанку душу события нанизываются одно за другим. Этот роман не только о Кате, дочери русской и казаха, но и о поиске себя, насилии, смерти и долгожданной свободе.

«Отец смотрит на запад» – очень прямой роман о таком, что принято замалчивать. Даже не верится, что до сих пор могут существовать настолько патриархальные устои. Например, героиню романа Катю назвали Улбосын (что в переводе означает «да будет сын»). Кажется, что все это пережитки прошлого и жуткое преувеличение, но стоит вбить это слово в поисковик, как оказывается, что и в 21 веке девочек продолжают так называть.

Часть «Отца…» автобиографична, Екатерина сшила в лоскутное одеяло то, что было в ее детстве, что она видела у соседей и вымышленные истории.

– Слава богу, Улбосын меня не называли. Да и каких-то таких радикальных историй со мной не случалось, потому что у меня все-таки русская мать. В детстве она отстаивала мои индивидуальность и неприкосновенность. За что ей большое спасибо. Из-за смешанного брака своих родителей, из-за своей национальной индентичности у меня появилась половинчатость, дуализм, я нигде не могла быть своей. Для мусульманских родственников я была как пацан, многое себе позволяла, была своенравной, могла сказать «нет, не хочу, не буду этого делать». А для русских я была слишком не похожа на них, вдобавок ко всему тщедушная. Мне за ними — «кровь с молоком» — было никогда не угнаться.

В романе отец девочки Серикбай и его родня, мягко говоря, не самые приятные люди. Рукоприкладство, постоянные унижения и даже сексуализированное насилие. Как же отреагировали родственники самой Манойло со стороны отца?

– Это очень смешно, прям Санта-Барбара! Однажды мне написал якобы сын моего отца от первого брака. Он подумал, что это все правда и что есть какое-то наследство. Я смеялась и думала: «За что мне это? Когда это все кончится? Когда эти родственники угомонятся?» Такая сила и магия литературы. Но мне кажется, он потом понял, что что-то не то, или ему кто-то объяснил, и он исчез с радаров, слава богу.

Была другая родственница, которая сказала не мне лично: «Какая дрянь, написала это все». Я попросила передать, что если еще раз такое услышу, то напишу, как все было на самом деле. А в книге очень лояльная история по сравнению с тем, что происходило. Правда на моей стороне, поэтому они сразу все замолчали.

– А ваша мама читала «Отец смотрит на запад»?

– Знаете, я недавно брала интервью у Николая Коляды, и он сказал: «У писателей все на продажу: детство, похороны близких, любовь». И это правда, но не все люди к этому готовы. И тут я понимала, что могу о себе писать, но о маме – не могу, она к этому не готова и отнесется отрицательно. Написала без нее, а потом стала ее готовить, мол, вот я написала книгу, она не про тебя и не про меня. И мама прочитала. Мне было важно, чтобы она сказала «хорошо», потому что она очень начитанная. Я получила одобрение.

– А «Ветер уносит мертвые листья» она читала?

– Да. Она все читает, что у меня выходит. И интервью мои, к сожалению. Иногда говорит: «Ты зачем это сказала?», – смеется Екатерина. – Третий роман у меня сейчас в рукописи. Я иногда его распечатываю и делаю заметки на бумаге. Когда мама бывает у меня в гостях, каждый раз спрашивает: «А ты еще написала? Интересно. Распечатай, я почитаю». Про предыдущие романы она так не говорила, а этот ждет.

– Небольшой спойлер для наших читателей, но в этих двух романах мамы сбегают. Поэтому лично для меня они были не самыми приятными героинями. Было много вопросов к этим женщинам: они не хотели так жить, но обрекали своих дочерей на ужасную судьбу. Такое отношение задевает.

– Оно вас затрагивает, потому что в литературе это встречается нечасто. Я это связываю с тем, что женщин-писательниц до последнего времени было сильно меньше, чем мужчин. И тех персонажей-женщин, которых мы знаем, создал мужчина. И есть стереотипы, что женское письмо – это мягкая писательница, которая пишет на женские темы. Но даже эти женские темы подаются глазами мужчины: счастливое материнство, любовь, страдания по мужчине. У нас, у женщин, полно своих проблем: мы тоже разочаровываемся, теряем веру, у нас ПМС вообще-то каждый месяц, каждый месяц этот экзистенциальный кризис. И мы задаемся вопросами: точно ли я хорошая мать, хочу ли я этого? Много женщин стали матерями сильно раньше того времени, когда они стали к этому готовы, потому что пресловутые часики тикают. Кто-то жил несчастно, кто-то ударился в алкоголизм, а кто-то мечтает отмотать время назад и прожить другую жизнь. А ты еще попробуй это сделать — перебороть материнский инстинкт. А у нее (мамы главных героинь из «Ветра…») этого нет, она себя переборола. Такие женщины существуют. И это странно, что в жизни их много, а в литературе нет. Поэтому они появились в моих книгах.

Опять же, в этом есть и личные мотивы. До определенного момента у меня были сложные отношения с мамой, потому что она ускользающая, но не в прямом смысле, не как мои героини, а эмоционально холодная. Она меня любит и всегда любила. Проявляла это, но по-своему. Например, мама годами ничего себе не покупала, а я одевалась не хуже дочерей бизнесменов, которые со мной учились. Из-за своего детства она не знала, как о любви говорить. Это мы сейчас детям стараемся внушить: «какая ты умница», а прошлое поколение не разговаривало так с детьми. Моя мама больше не холодная, она обожает внучек, им она говорит и что любит, и что они самые лучшие. Ну и мне тоже говорит.

– Вернемся все же к вашему первому роману. В нем отец под конец жизни вызывает только жалость и ничего более, нет уже ни злости, ни презрения. Но в одном из интервью вы говорили, что во время последней встречи вы с отцом пожелали друг другу смерти. Можно ли сказать, что в процессе написания вы как-то отпустили ситуацию со своим отцом?

– Хороший вопрос. Я не понимаю, хотя много думала об этом. Более того, когда уже написала книгу, приезжала к нему на кладбище. Я не была до этого момента на его могиле. Два дня искала. У меня были очень странные чувства — я не почувствовала ничего. Но поняла, что все эти годы думала об отце, а дело было в матери. Меня она волновала, в ней все было. Там, на кладбище, когда вслух читала ему рукопись, я это поняла. Видимо, его я отпустила раньше.

Про испытание вторым романом и чернуху

Второй роман Екатерины Манойло «Ветер уносит мертвые листья» опубликовали всего через год после первого. Некоторые критики пишут, что она взяла современную литературу штурмом. Здесь автор поднимает ту же проблему – отцов и детей – но совсем под другим углом. Роман-путешествие, роуд-муви, открывает жуткие тайны одной семьи: мать сбегает, отец заменяет жену старшей дочерью, а младшая спит и видит его убийство. Но обойдем спойлеры стороной.

– «Отца…» вы посвятили маленькой себе. А «Ветер уносит мертвые листья»?

– «Ветер…» – всем девчонкам, которые вечно бегут куда-то и от кого-то. Вообще в этой книге нет посвящения. Мне хотелось, чтобы там было меньше меня и автобиографических штук. Это было для меня испытанием второй книгой. Тираж «Отца» за полтора года – больше 40 тысяч экземпляров, уже есть права на экранизацию и два перевода: на арабский и азербайджанский. После него попробуй напиши что-то!

– Главные героини, сестры Угаренко, часто обсуждают поступок сестер Хачатурян, да и в самом тексте много отсылок к этой громкой истории. Это осознанное увековечивание сестринства и той истории?

– Для меня сестринства больше в финале «Отца…». А этот роман появился как раз из-за споров вокруг дела сестер Хачатурян. Мы с подругой-коллегой обсуждали эту историю, и я поняла, что у нас разные взгляды на одно и то же. Я вообще не понимала, почему так. Мне казалось, не может быть точки зрения не как у меня. Мы обе пишем, работаем вместе. Почему я думаю так, а коллега иначе? И вот это разногласие, эта история послужила пинком, чтобы сесть и писать. Для меня в этом романе самая главная мысль: насилие порождает насилие.

В этом романе Екатерина описывает, казалось бы, отвратительные события. Но делает это так умело, что и мысли не возникает, что писательница скатилась в чернуху. Однако, уверена, если назову хотя бы пару историй из романа, вы уверено заявите – это и есть чернуха.

– Я называю это «разные болевые пороги». У меня в этом смысле очень высокий болевой порог, даже не знаю, что нужно сделать, чтобы для меня это была чернуха. Когда жила в Орске, работала на телевидении и ездила на всякие бытовые случаи. Помню историю, как восемнадцатилетний внук прыгал на своей бабке и проломил ей грудную клетку. Это была чернуха. Но для того, чтобы сравнять наши болевые пороги, есть бета-ридеры, которые читают и говорят: «Что за жесть? За что? Это слишком». И ты понимаешь, что нужно переписать, чтобы как раз куда-то не сваливаться. Именно поэтому я считаю, что писателю всегда нужен редактор, а в идеале еще и бета-ридеры, чтобы сравнивать ощущения от прекрасного или ужасного. Потому что если писатель заносчив, как я, то это чревато. Я часто убиваю героев. Бывает, напишу, а бета-ридеры заступаются: «Ну нет, воскрешай. Это вообще никуда не годится!»

Про тревожность и страх смерти

Перед этим интервью я прочла оба романа Екатерины. Признаюсь, осталась в восторге. Но после некоторых сцен и такого описания, словно ты сам там находишься, хотелось помыться – настолько реалистично писательница описывает домогательства и изнасилования.

– Были ли в вашем детстве домогательства? Мне показалась эта тема очень яркими моментами в обоих романах, хотя в одном с этим сталкивается девочка-подросток, а в другой уже взрослая девушка.

– Что-то подобное было, могу так ответить. Это везде сквозит у меня. И даже в большей степени проявилось в рассказе «Уродка».

– У вас три дочери. Из-за всего, что произошло с вами и в целом информационной повестки, не стали ли вы тревожной матерью?

– Я ужасно тревожная. Но я все время живу с этим ощущением. В детстве думала, что сегодня умру я, сегодня умрет мама, сегодня умрет отец. Выросла — ничего не изменилось. Иду в метро, думаю, что меня сейчас столкнут, и я умру. Пью таблетки, думаю, что какие-то новые таблетки, сейчас умру. Это по-дурацки и с самого детства из-за определенных событий. Я очень хотела бы так не чувствовать, потому что от этого устаешь морально. Но, с другой стороны, острее жизнь, если постоянно думаешь о смерти. Конечно, это распространяется и на детей. Мне очень страшно за них и за всех близких. Если кто-то не берет трубку, всегда думаю самое плохое. Если ты три раза не взял трубку — я уже живу в парадигме, что тебя больше нет.

– Но при этом у вас есть какая-то тяга к этой тематике. У нас вы успели побывать с экскурсией на кладбище.

– Не то чтобы тяга. Я не очарована и не заворожена смертью. Просто очень рано столкнулась с угрозой смерти и страхами, которые наложили отпечаток на всю жизнь. От этого остро чувствую жизнь, и, как мне кажется, во мне много жизни. Поэтому часто об этом пишу, у меня везде в тексте есть кладбище. Мои герои тоже остро чувствуют жизнь, умирают, попадают туда, и это нормально.

А на Каслинское кладбище обязательно нужно съездить с экскурсией. Очень интересно про захоронения, какие были традиции и обычаи, какие люди там похоронены, мастера каслинского литья. На какое-то обычное городское кладбище я не поеду просто так.

– Сейчас вы пишете свой третий роман. И в том числе для него вы ездили в Магадан. А Челябинск пока не вдохновил вас?

– Может, рассказик напишу. Опять процитирую Николая Коляду: «все на продажу, все на продажу». Часто говорю, что я литературная сорока, вообще ничего зазря не делаю и не испытываю. Если что-то увидела, это где-то появится обязательно так или иначе, поэтому все впечатления и поездки аккуратно пакую и убираю в записную книжку, а когда надо достаю. Так что, кто знает.